• Во тьме и стуже
  • Николай Щербина

"Господи! - в который раз мысленно обратился я к Всевышнему. - Ну почему ты не уберёг меня от этого решения?" Но на этом моя религиозность кончалась, и я вспоминал самые низкие и грязные выражения, которые незамедлительно отпускал в адрес решения участвовать в этой экспедиции.

Уже минут двадцать я бодрствовал, но продолжал лежать с закрытыми глазами и думал, почему же так вышло. Нет, всё складывалось не так ещё до этого злосчастного плавания - тут совершенно обычная чертовщина и злой рок - удивляться не приходится. Списали на берег, заплатив лишь четверть от той суммы, что была прописана в договоре - ну кто ж виноват, что они наскочили на риф, возникший буквально накануне неведомо откуда? Карты ведь невозможно обновлять каждый день. Да и впередсмотрящий им на что? А то, что на современное оборудование им денег не хватает, так то не моя вина.

На берегу выясняется, что скромное жилище, которое я снимал, обчистили, а домовладелец в счёт взломанных замков меня выселил, но уведомить об этом счёл ниже своего достоинства. Его порядочность ограничилась возвратом моей сумки, в которой я, разумеется, своей банковской карты не нашёл. А тайник в стене оказался самым варварским способом разворочен. Я поспешил в банк, чтобы заблокировать карту, но приветливый клерк вежливо напомнил мне, что согласно документам два дня назад я снял все деньги и закрыл счёт.

Вот так я оказался на улице в чужой стране без средств к существованию. Той смешной суммы, что была у меня в кармане, когда я сошел с траулера, не хватит даже на обратный билет. А я-то рассчитывал вернуться домой к середине месяца с неплохой наживой!

Декабрь как назло в этом году свирепствовал. Ветер, метель и такой мороз, что даже местные сочли всё это концом света. Вообще я люблю зиму и север, но при одном условии - когда есть крыша над головой. А тогда наилучшим решением мне представилось посещение портового кабака, там можно переждать непогоду, обогреться и поесть. И там же я совершил величайшую глупость в своей жизни.

Помню, я уже управился с ужином и дремал, прислонившись к стене, когда ко мне подсел человек, представившийся капитаном исследовательского судна. Облик его, несмотря на молодость, вполне соответствовал литературным представлениям о морском капитане - гордая осанка, холодный взгляд, блестяще-черная трубка, которую он поддерживал левой рукой, и золотой зуб, сверкавший при хищной ухмылке. Образ морского волка дополнял необычайно сиплый с хрипотой голос, что он впоследствии объяснил старой травмой, полученной при несчастном случае. Звали его Дитрих фон Гильденштайн, не иначе как немец благородного происхождения, подумал я.

Капитан с ходу объявил, что ему в трёхнедельное плавание нужен картограф и сразу назвал такую цену, что дремота с меня мигом сошла. Тем не менее, я поинтересовался, откуда он узнал про меня. Он ответил, что по рекомендации другого капитана, с которым я работал. Положительную рекомендацию вряд ли кто-то мог мне дать, поскольку я перессорился со всеми, с кем плавал. Но это не имело никакого значения, в голове вертелась лишь услышанная сумма, способная разом поправить мое положение.

Недолго думая я согласился, и 3 декабря поднялся на борт довольно большого исследовательского судна "Feyenoord", идущего в Норвежское море. Экипаж из 32 человек (в основном учёные) показался мне вполне приличным и знающим своё дело. Я же был 33-м, какое число!

Поначалу всё шло хорошо, несмотря на непогоду, превосходно оснащённый "Feyenoord" уверенно следовал курсу. Никто мне не мешал, в распоряжении была новейшая аппаратура и посему работа спорилась. Я уже радовался жизни, благодарил судьбу, что свела меня с кэпом, и предвкушал возвращение домой с внушительной суммой.

Однако вторая неделя подходила к концу, моя часть работы была выполнена, однако об обратном курсе никто и не помышлял! Объясняли это тем, что ввиду непогоды остальные исследования ещё не завершены. Это действовало на нервы, и когда старпом заявил, что вернемся мы не раньше середины января, и посоветовал не беспокоиться насчёт провианта, я поднял бунт. Словесная перепалка переросла в потасовку, в результате которой я чуть не выбросил его за борт. Подоспевшие матросы скрутили меня и бросили в маленькую каюту, в одночасье ставшую карцером.

Вот так я попал в положение, в коем нахожусь уже четвёртые сутки. К тому же эти варвары решили уморить меня голодом и уже второй день как перестали приносить еду. Все мои попытки воззвать к разуму, совести, милосердию, равно как проклятия, угрозы и удары в дверь потонули в безмолвии коридоров.

Разминая ноги нарезанием кругов по своей камере, я одну за другой выстраивал и сразу отметал возможные версии, почему и куда все исчезли. Забыть о пленнике не могли - я создавал столько шуму, что разбудил бы весь корабль. Предать меня голодной смерти? Тоже маловероятно: даже если я впал в немилость у капитана и его помощника, то не могли же и остальные оказаться безумными маньяками. В какой-то момент мой овладел страх, что мы терпим бедствие, и экипаж покинул корабль, в суматохе забыв о несчастном картографе или просто решив не брать его за нехваткой места. Но не было ни сирены тревоги, ни беготни, ни паники. В конце концов, устав от неестественно долгого бодрствования и тяжких дум, я забылся тревожным сном, раздираемым кошмарами.

Проснулся я, как уже говорил, минут двадцать назад, но лежал с закрытыми глазами, и пытался убедить себя, что нахожусь дома, однако сильнейшая качка, рёв ветра и удары волн в борт беспощадно убедили меня в суровой реальности. Наконец, я открыл глаза, но ничто не изменилось. Меня окружала тьма.

Памятуя о давних проблемах со зрением, я в ужасе принялся моргать и тереть глаза, уповая на полное отсутствие иллюминаторов и герметичность дверей. Внезапный яростный шквал с диким рёвом ударил в борт столь сильной волной, что меня сбросило с койки. Удар сотряс весь корабль, и послышался шум падающих тяжелых вещей. По коридору со звоном прокатилось что-то тяжёлое и металлическое, наверно, огнетушитель.

Приходя в себя и потирая ушибленный при падении локоть, я вдруг вспомнил о зажигалке в кармане штанов. Судорожно нашарив её и чиркнув пару раз кремнём, я почувствовал, что словно камень с души упал, поскольку увидел искру, а затем и робкий огонёк. Значит, зрение было не хуже, чем накануне.

Правда, счастье длилось недолго, вновь уступив место ужасу заточении. С новой силой напомнили о себе голод и жажда. К тому же теперь эти изверги выключили мне свет.

Со звериной яростью я стал колотить в дверь руками и ногами, рискуя сломать себе что-нибудь. Вся моя обида, злость и страх воплотились в безумный вопль, вскоре сорвавший мне голос. Когда приступ ярости прошёл, я, обессилев, в отчаянии повалился на пол, и теперь мог только шепотом молить о спасении и как умалишённый стучаться головой об дверь.

И всё же через некоторое время присутствие духа вернулось ко мне, и я взял себя в руки. Успокоив дыхание и упорядочив мысли, я ещё раз попробовал открыть дверь. Вы даже не можете себе представить моё изумление, когда герметизирующий вентиль повернулся, и дверь отворилась. В каюту ворвался холодный свежий ветер.

Я осторожно вышел в коридор. Здесь, как и в каюте, свет не горел, но всё же тьма оказалась не столь непроглядной, и было ясно куда идти. Поскольку ситуация определённо выходила за рамки нормальной, я решил первым делом найти кого-нибудь из экипажа и двинулся по направлению к лестнице. Несмотря на прямоту коридора, достигнуть цели было не так уж просто - из-за сильнейшей качки меня бросало то к одной стене, то к другой, к тому же я постоянно спотыкался о разные вещи, катавшиеся по полу. Ответ на интересовавший меня вопрос о чудесном спасении нашёлся сам собой, когда мне под ноги попался огнетушитель - очевидно, он выбил подпорку, блокировавшую дверь.

Открывшийся вид верхней палубы не сулил ничего доброго - всё те же тьма и безлюдье. Я окликнул кого-нибудь из команды, но в ответ услышал только рёв океана да скрип незакрытой двери. В конце коридора находилась кают-компания, и я направился туда, надеясь, что в этом помещении, обычно полном голосов, найду хоть какие-то подсказки о том, где весь экипаж.

Я уже подошёл к открытой двери, когда в борт ударила очередная исполинская волна, и пол резко перешёл в вертикальное положение, из-за чего меня просто вбросило в проём. На подсознательном уровне поняв, что подобный полёт может окончиться плачевно, я в последний момент ухватился за дверной косяк, но быстро закрывавшаяся дверь заставила меня разжать пальцы, поскольку в противном случае я рисковал остаться вообще без них. И всё же благодаря этой задержке падение получилось мягче, чем могло быть. Читателя, быть может, насмешила вся эта акробатика, однако могу заверить, что в ту минуту мне было совсем не до смеха.

Тогдашнее моё положение представилось тем более печальным, что кают-компания выглядела так, будто моряки её только-только покинули. Не было следов спешного бегства, напротив - казалось, вот-вот должен был начаться обед. Признаюсь, я грешным делом подумал, что был бы куда больше рад, обнаружив здесь следы борьбы - тогда стало бы ясно, что судно подверглось нападению пиратов, а меня просто не нашли.

Ноги от накатившей слабости подогнулись, и я плюхнулся на койку. Вот тогда вместо тревоги на меня впервые с момента освобождения навалился страх. Древний суеверный ужас, перед которым бессилен разум. Он порабощает сознание, внушает ощущение полной беспомощности, заставляет сжаться, замереть и ждать трагической участи. В голову лезли байки о кораблях-призраках, которые так любили травить старые моряки.

Не знаю, сколько времени я провел в таком полубессознательном состоянии, когда из транса меня вывел звук шагов. Он слышался всего пару секунд, перед тем как потонуть в рёве шторма, но я мог поклясться, что слышал его. Вот только было в нем что-то неуловимо отличающееся от звуков нашего мира.

Однако в тот миг я не обратил на это внимания. Мгновенно скинув с себя путы слабости и отчаяния, позабыв о былых обидах, я, окрылённый надеждой, бросился к двери и застыл в коридоре, вертя головой и не понимая, куда делся тот, кто только что прошел мимо кают-компании. Представьте моё недоумение, когда я увидел неясную тёмную фигуру, слабо освещённую из прохода наверх и медленно плетущуюся в другом конце коридора!

Решив, что просто слишком долго приходил в себя, я со всех ног (насколько позволяла пляшущая на волнах палуба) побежал следом, поскольку был уверен, что видел боцмана Йенсона - это казалось очевидным, судя по могучей фигуре.

Не могу передать то ощущение, сочетавшее в себе удивление и безотчётный страх, которое я испытал, когда завернул вслед за боцманом за угол. Нет, предо мной не предстало ни мифическое чудовище, и привидение, ни картина жестокой расправы. Нет, всё было куда хуже! Я увидел коридор! Пустой коридор, оканчивавшийся тупиком и заваренной дверью.

Уже в следующий миг я взлетел по лестнице, но и на верхней палубе никого не было! Усевшись на ступени, я стал размышлять, как такое могло произойти, ведь боцман, если, конечно, это был он, постоянно находился в поле моего зрения, а затем свернул за угол, где не было других проходов, кроме заваренной двери. Но почему заваренной?!

Я спрыгнул вниз, метнулся к двери и принялся пальцами обследовать свежий шов, тянувшийся по всему периметру. Ещё не до конца выветрившийся запах сварки говорил о том, что находившееся по ту сторону двери помещение замуровали недавно. Да что там запах! Я и без того отлично помнил, что заходил туда перед самым своим заточением.

И когда я вспомнил, зачем туда заходил, отчаяние вновь сжало мне сердце - они замуровали камбуз, а с ним и всю провизию! Принимая во внимание вынужденную двухдневную голодовку, причины для разочарования становились вполне очевидными и обоснованными.

В свете этого я решил оставить на потом погоню за призраками боцманов Йенсонов, а вместо этого позаботиться о том, чтобы самому не стать привидением, умерев от голода или жажды. Моя каюта, где, как мне помнилось, дожидались своего часа несколько шоколадок, печенье и чай в термосе, была на этой же палубе. Однако в целях предосторожности я всегда запирал её, а ключ носил в куртке, поскольку без неё из каюты не выходил.

Сама куртка тоже представилась мне весьма ценной находкой, поскольку за время скитаний я успел порядком продрогнуть. Поиски я решил начать с кубрика, где четыре дня назад услышал новость, что в порт мы не возвращаемся, и откуда направился выяснять отношения с высшим составом.

Спустившись на сумрачную нижнюю палубу, я стал на ощупь продвигаться к цели - четвёртая дверь направо. Есть. Дверь не заперта. Кубрик окутывала непроглядная тьма, и я никак не решался зажечь огонь, опасаясь увидеть ещё какую-нибудь зловещую тайну, коими корабль обзавёлся за последние четыре дня, но пересилил себя. Огонёк зажигалки чуть-чуть разогнал беспокойный мрак, из которого возник целый ряд однотипных курток пропавшего экипажа. Значит, матросы и учёные действительно не покидали корабля, ведь в такой холод без верхней одежды долго не протянешь.

Подсвечивая зажигалкой, я стал читать нашивки на рукавах с фамилиями владельцев - Йоргенсон, Хенриксон, Сорансен… Забавно, весь экипаж - норвежцы, подумал я, хоть судно и приписано к Тронхейму. Наконец, я наткнулся на свою куртку и незамедлительно облачился в нее, хоть она и была насквозь промерзшей. Заодно скудного содержимого лишились и соседние карманы, вряд ли кто-то обидится. Самой ценной находкой оказался мастер-ключ боцмана, открывавший почти все двери на судне.

Очутившись в своей каюте, я с радостью отметил, что там никто не хозяйничал - дисциплина в экипаже царила железная. Жадно поедая скудные припасы, я грустно усмехнулся, мол, никогда бы не подумал, что так сильно буду рад холодному застоявшемуся чаю и отсыревшему печенью. Немного насытившись, я почувствовал, что жизнь налаживается, и всё не так уж плохо. Корабль не тонет, пиратов нет, зато есть мощный фонарь и тёплая одежда!

Кроме того, на мостике есть радиостанция, а боцман хвастал, что на "Feyenoord" питание систем связи и навигации автономно - там отдельный дизельный генератор. В тот момент спасение показалось мне совсем близким - всего-то надо добраться до мостика и послать сигнал SOS! Можно ещё включить аварийный маяк, да и на берегу должны забить тревогу, потеряв корабль с тридцатью тремя членами команды на борту. Вот только до мостика придется идти через всю верхнюю палубу, а в такой безумный шторм это куда как непростая задача.

Поскольку ничего лучшего я придумать не мог, то стал собираться в экспедицию по спасению меня. Поскольку сидя в каюте-изоляторе и блуждая по промерзшему кораблю, я сильно продрог, то теперь утеплялся насколько мог. Рассовав по карманам зажигалку, складной нож, моток проволоки (на случай если порваны провода радиостанции) и бесценный мастер-ключ, я взял фонарь и вышел из каюты. Но, перед тем как идти к мостику, я решил заглянуть в каюту боцмана - во-первых, там может находиться кто-то живой, а во-вторых, там наверняка найдутся полезные вещи.

Фонарь я включил так, чтобы он светил ярче, пусть и освещая при этом гораздо меньшую площадь - угнетенное страхом и тревогой душевное состояние протестовало против неясных теней и призрачных образов. Пятно яркого света дрожало и металось из стороны в сторону, реагируя на каждый звук. Так, постоянно держась за поручни, я медленно продвигался вперед, продолжая ломать голову над тем, куда делась команда. Возможно, именно версии о судьбе тридцати двух человек, одна невероятнее другой, и отвлекли моё внимание, и я слишком поздно заметил то, что моментально сбило дыхание, и чуть не оборвало сердце. К горлу подступила тошнота.

Ужас, который я испытал, заставил меня несколько минут неподвижно стоять и всматриваться в пол. О, как хотел я отвести глаза, но что-то не позволяло сделать это. Разум уже понемногу оправлялся от шока, и внутренний голос без устали укорял меня за идею посетить боцманскую каюту. И укор был справедливым - знай я, что увижу такое, ни за что не пошёл бы по этому кошмарному коридору, в один миг превратившимся для меня в преддверие пыточной камеры или логова сумасшедшего убийцы. Прошло, наверно уже несколько минут, а я всё не мог отвести взгляда от широкого кровяного следа на полу, будто не так давно тут тащили тело.

Но тут произошло нечто, удержавшее меня от того, чтобы не ринуться прочь из этого проклятого коридора. Из каюты боцмана, до которой оставалось метра три, отчетливо послышались голоса. Пересилив ужас и отвращение, я двинулся вперед, стараясь не наступать на бурую дорожку. За дверью ругались боцман и капитан. Третий голос звучал очень тихо, и я не мог понять, кому он принадлежит. По-норвежски я знаю только пару общих фраз, да и расслышать что-либо было невозможно, но по интонации стало ясно, что назревает драка. Обрадованный тем, что нашёл людей, я спешил предотвратить конфликт, но дверь заклинило. Из каюты раздался грохот, но дальнейшие звуки утонули в рокоте волны, ударившей в борта. Вскоре выяснилось, что это было к лучшему.

Открыв, наконец, дверь, я ворвался в каюту и остолбенел, захлебнувшись криком ужаса. В каюте никого не было, но теперь я был счастлив этому, если вообще можно было говорить о счастье в тот момент. Это была не каюта - это была бойня. Всё говорило о том, что здесь было совершено убийство, не знавшее равных по своей жестокости. Даже хищный зверь вряд ли мог сделать такое.

Уже в следующий миг я вылетел из этой адской комнаты и, прижавшись спиной к стене коридора, как сумасшедший твердил срывающимся шепотом, что этого не может быть, что это неправда. В горле стоял ком, зубы выбывали дробь, а руки дрожали так, что фонарь чуть не упал на пол. Да что там руки, меня всего была дрожь, время от времени заставляя передёргиваться, как от удара током. Силы мигом покинули меня, ноги подкосились, и я медленно осел на пол.

Не представляю, сколько я так просидел, борясь с подступающим тёмным безумием, но когда собрался с силами, чтобы встать, понял, что продрог, сидя на ледяном металлическом полу, а ноги затекли. Ни что на свете не могло заставить меня вернуться в этот кошмар, ничто, кроме гарпуна, висевшего на стене справа от входа. Не знаю, как смог заметить его, но стоило понять, что по кораблю разгуливает убийца, гарпун моментально стал вещью первой необходимости.

Собравшись с духом, я медленно вошел в каюту, смотря только на свою руку, выставленную прямо перед глазами, чтобы не видеть темно-красных брызг, обильно покрывавших стены и даже потолок. Шаг, ещё один, еще. Продвигаясь боком, спиной к центру помещения, я, в конце концов, наткнулся на гарпунную пушку, два мотка веревки и сумку с запасными гарпунами. Одним махом схватив всё это, я стремглав бросился прочь, поскольку никакая сила не могла заставить меня пробыть там ни одной лишней секунды. Немного пришёл в себя я только в своей каюте.

Не теряя времени, я привязал веревку к гарпуну и пушке, намотав её на специальные крепежи. Причём всё было сделано таким образом, чтобы можно было быстро веревку убрать, и зарядить свободный гарпун, хотя я от всей души надеялся, что сопротивления не встречу. Закрепив запасной моток на одном плече, и взвалив сумку на другое, я быстрым шагом направился к лестнице, ведущей наверх. Пережитый ужас придал мне мрачной решимости.

Я думал, что повидал уже всё, и на мою несчастную долю чертовщины хватит, но, когда оказался на верхней палубе, понял, что глубоко заблуждался. Погода тоже решила свести меня с ума. Было не больше двадцати градусов ниже нуля, что неудивительно, ведь мы давно пересекли полярный круг, но мрачные небеса обрушились небывалым ливнем, столь плотным, что противоположный конец корабля был едва виден. Но самым странным было то, что тяжелые крупные капли имели какой-то серебристый оттенок, будто с неба лилась ртуть.

Взглянув за борт, я испытал смешанное чувство благоговейного трепета и ужаса. Бушевавшее море, тёмно-серое и ледяное, вздымалось исполинскими волнами, и в своём величии и неистовстве было прекрасно и пугающе. Каким маленьким и жалким по сравнению с ним мне представился стометровый корабль, а что уж там говорить о человеке, испытывающем природный страх перед мощью стихии.

Только теперь мне стало понятно, насколько малы мои шансы добраться до капитанской рубки, находившейся на корме, насколько непреодолимыми окажутся эти сорок метров, отделяющие меня от нее. Волны раскачивали корабль, как игрушечный, ураганный ветер сбивал с ног, а в ограде по периметру борта зияет брешь метров в десять, пробитая, видимо, контейнером, некогда находившимся на палубе. Я не представлял, что мог делать контейнер на исследовательском судне, но тогда это было совершенно неважно.

Рубка стала ближе всего на десять шагов, когда палуба в очередной раз изменила наклон, и я заскользил навстречу рокочущей ледяной бездне. В тот момент всё внимание было приковано к белым поручням, приближавшимся всё быстрее. Ещё секунда, и я мертвой хваткой вцепился в стальную балку. Суеверный ужас перед зловещими тайнами корабля пересилил страх оказаться за бортом, придав сил и обострив реакцию. Прижавшись к спасительным поручням, я шаг за шагом приближался к заветному мостику, но вот передо мной возникла брешь, о которой я говорил чуть раньше. Нечего было и думать о том, чтобы преодолеть десять метров без опоры, однако план у меня был.

Дождавшись, пока корабль выровняется, я взял наизготовку гарпунную пушку, прицелился в обшивку корабельной надстройки и выстрелил. Зашелестела разматывающаяся веревка, а через миг гарпун насквозь пробил обшивку. Пушка была снабжена автоматической лебёдкой, и я стал медленно сматывать веревку, пока та не натянулась, возвестив о том, что крючья гарпуна раскрылись. Теперь оставалось только надеяться, что они и обшивка в случае чего выдержат мой вес. Я уже собирался начать самую рискованную часть своей спасательной экспедиции, как вдруг…

Что-то вокруг изменилось, что-то настолько глобальное, что сразу и не заметишь. Сердце сжалось в дурном предчувствии. Осмотревшись, я удивился тому, что случилось с небом, оно вдруг стало темным, как море. Я просто лишился дара речи в тот момент, когда понял, что это небо не перенимало цвет моря. Это и было море.

На корабль надвигалась волна. Не могу подобрать слов, чтобы описать её. На корабль надвигалась стена воды. Она закрыла собой небо, разделила мир на то, что перед ней и то неведомое, что за ней. Мореплаватели о таких волнах не рассказывают просто потому, что после встречи с этим явлением природы, рассказывать уже никто ничего не может.

Суждено ли и мне встретиться смерть среди бушующего северного моря или нет, но я успел в два оборота намотать вокруг пояса веревку, обеими руками и коленями обхватил гарпунную пушку, хоть и не верил в спасение - даже если мне удастся удержаться, корабль пойдет ко дну. Я бросил последний взгляд на бывший для меня единственной надеждой капитанский мостик, и могу поклясться, что видел там человека за мгновение до того, как это произошло.

Мир перевернулся в буквальном смысле. Нос корабля вскинуло, послышался скрежет металла. На какой-то момент всё замерло, палуба ушла из-под ног, а потом бытие сошло с ума - на меня падал корабль, поскольку мы с ним поменялись местами. Но уже через пару секунд я стремительно падал на палубу и не избежать мне смерти, если бы меня не поглотила ледяная бездна. Холод и сокрушительная мощь - вот всё, что я чувствовал. Словно чья-то гигантская рука рванула меня в сторону, ударив затем о борт. Кругом тьма, верх и низ перестали существовать, казалось, я оказался в центре длящегося взрыва.

Какой-то проблеск сознания заставил меня нажать на рычажок лебедки. Я думал, что понятий медленно или быстро в том хаосе не существует, как вдруг ощутил, что верёвка с чудовищной силой потащила меня куда-то, и было очевидно, что лебёдка так быстро работать не может. Я открыл глаза только для того, чтобы увидеть несущийся навстречу просвет, а через секунду меня подбросило в воздух - корабль перевернулся днищем вниз и потащил меня за собой.

Меня волокло по палубе, пока не кончилась верёвка. Какое-то время я лежал в почти бессознательном состоянии. В голове роились разные воспоминания и совершенно неуместные мысли. Перед глазами предстал праздник в моем провинциальном городке, затем я вдруг вспомнил, что ещё не купил подарки родителям к новому году. И только по прошествии довольно длительного времени разум стал осознавать реальность. Только тогда я понял, что произошло чудо, и корабль после нескольких кувырков вернулся в нормальное положение. И ещё большим чудом было то, что я остался жив.

Покачиваясь от головокружения, я с трудом поднялся на ноги и сбросил с пояса верёвку. Всё тело болело от ударов об борта, да и в целом меня весьма сильно оглушило. Наверно именно поэтому я только на половине лестницы, ведущей к мостику, понял, что шторм прекратился. Я замер, оглядывая всё ещё беспокойное море, начавшее утопать в плотном тумане. Либо я пролежал несколько часов, либо… мистика. Будто та чудовищная волна поглотила бурю. Решив, что подумаю над этим, когда включу передатчик и пошлю сигнал SOS, я продолжил подъем.

Войдя в рубку, я не поверил своим глазам - всё было в идеальном порядке. Все приборы целы и работают. На столах лежат карты линейки и какие-то книги. На вешалке висит капитанская фуражка. Словно и не было всего этого кошмара. Вот только рация не ловила ни единого сигнала, и всё так же вокруг не души. Разбив стекло, я нажал на большую красную кнопку SOS.

Всё. Дело сделано. Остаётся только ждать. Сразу улетучились все силы, кожа вспыхнула от обжигающего холода. Я вспомнил, что всё ещё не снял промокшую куртку и поспешил исправить это. Кое-как доплелся до дверей, закрыл их, и плюхнулся в кресло рядом с батареей. Просто поразительно, что я не умер от переохлаждения. Вернулась дрожь, вызванная страхом от пережитого в недрах корабля.

Мой взгляд упал на большую книгу, лежавшую на краю стола. Ей оказался дневник капитана, интересно, что он делает здесь, когда должен находиться в каюте. Капитан. Фридрих фон Гильденштайн. Немец! И, судя по фамилии, из благородной семьи. Тогда, на берегу, меня это не удивило, но теперь, когда я знал, что вся команда норвежская, это показалось странным.

Я открыл журнал на странице, где была закладка. Там всё было по-немецки, но кое-что я смог перевести. Последняя запись была сделана три дня назад, как раз когда меня заперли в импровизированном карцере. "На корабле бунт. Картограф напал на Вернера, и пришлось запереть его в каюте. Ничто не должно помешать операции. Осталось несколько часов. Это уже восемнадцатая операция, проблем быть не должно". Таковы были последние строки.

На страницу капнула кровь. Я удивился, откуда она взялась, но потом понял, что разбил голову, пока меня бросало волной, и просто не почувствовал этого из-за шока. Смахивая капли, я заметил нечто совершенно удивительное - вверху каждой страницы была небольшая фашистская эмблема - орёл, держащий свастику. Так значит, капитан - любитель фашисткой Германии!

На лестнице послышались шаги. Чувство опасности вновь зашевелилось где-то в глубине сознания. Схватив гарпунную пушку и зарядив её, я спрятался в углу за шкафом, где хранились карты, и к своему ужасу увидел, что не убрал куртку. Она так и валялась посреди рубки, но было уже поздно.

Вошли капитан и старший помощник, оба в фашистской униформе времен Великой Отечественной войны. У обоих на одежде следы крови. Заметив мигающую кнопку SOS, оба достал пистолеты. Я увлекаюсь оружием, а потому отметил, что это были Люггеры, какими вооружали высший офицерский состав. Капитан проверил по приборам курс и координаты, зло улыбнулся, сверкнув золотым зубом, и сказал что-то про боцмана, но голос его был нормальный, без хрипоты. Оба вышли из рубки, просто чудом не заметив меня.

Но радости я не испытывал. То, что творилось вокруг, казалось какой-то фантасмагорией. Два убийцы в фашистской форме времён Великой Отечественной, вооружённые, как офицеры той же эпохи. Наверно, пережитые ужасы всё же помутили мой рассудок, потому что я отправился вслед за кэпом и старпомом спасать боцмана Йенсона.

Туман окутал корабль почти непроницаемой завесой. Я был готов уже ко всему, поэтому заставил себя не удивляться стоявшему на палубе контейнеру и целым поручням. Выждав ещё несколько секунд, чтобы не попасться на глаза, я спустился в люк, держа наготове гарпун.

Увы, я опоздал. Когда я оказался в коридоре, капитан и помощник уже волочили по полу останки боцмана. Притаившись в тени за углом, я ждал, пока они подойдут поближе. Гарпун - вещь хорошая, но сильно уступает в скорострельности двум пистолетам, а в ближнем бою у меня есть шанс.

Послышался звук открываемой двери. Так скрипела только дверь камбуза. Я выглянул и убедился, что дверь не заварена. За этот короткий отрезок времени я к своему несчастью увидел старпома, с ног до головы забрызганного кровью. Это было куда страшнее, чем в фильмах ужасов. На то, что осталось от Йенсона, я вообще старался не смотреть. Но ещё больший ужас я испытал, когда из камбуза донеслись крики на норвежском и шум от падения чего-то тяжелого. Зашелестел сварочный аппарат. Разум отказывался принять то, что несчастных членов экипажа замуровали со зверски убитыми товарищами.

Не в силах больше выносить это, я прицелился в капитана и выстрелил. Гарпун прошил тому горло. Старпом бросил сварочный аппарат, обернулся и вскинул пистолет, но я уже через три ступени мчался вверх по лестнице.

Надежда на спасение в этом кошмаре я окончательно потерял, когда увидел, как к нашему "Feyenoord" пристаёт корабль под фашистским флагом. В тумане меня не заметили, и я прыгнул за борт, по другую сторону от "Alpdruck", так назывался тот корабль. Но самоубийством это не было. Я встал ногами на якорь, держась за цепь и осторожно выглядывая поверх борта.

Солдаты в форме Kriegsmarine перепрыгивали на палубу, закрепляли швартовы и готовили что-то вроде огромного трапа. Двое стали пилить поручни, а ещё трое цеплять тросы к контейнеру на борту "Feyenoord". Но сварочные работы не успели завершиться - на палубе появился старпом, поддерживавший капитана, едва переставлявшего ноги. Старпом крикнул что-то про медика и "работать быстрее".

Заработали лебедки, и контейнер, сломав поручни, переполз на "Alpdruck". Отшвартовавшись, корабль зарычал двигателями и скрылся в плотном тумане. Я же взобрался на борт и без сил повалился на палубу, не веря в происходящее. Обмороженные руки и ноги, разбитая голова и гарантированное воспаление лёгких не шли ни в какое сравнение с истрёпанным сознанием. Закрыв глаза, я провалился в беспамятство.

Время от времени я слышал голоса, доносившиеся откуда-то издалека. Проплывали размытые тени, заслоняя собой слепящий белый свет. Но мне было всё равно. Главное, было тепло. Несмотря на боль в груди при вздохе и в голове, тело пережило этот кошмар лучше, чем сознание.

Я боялся закрыть глаза и снова вернуться в тот коридор с дорожкой из крови, в каюту боцмана, где свершилось ужасное убийство. Боялся увидеть капитана и старпома в их обмундированиях. Жадно слушал приглушенные голоса - они были куда лучше, чем крики несчастных, замурованных в камбузе.

Но удержаться на грани сознания я не смог.

Когда я в следующий раз открыл глаза, то увидел, что лежу в хорошо освещенном медицинском кабинете. Рядом два человека разговаривают по-норвежски. Во рту у меня пересохло, и стоял отвратительный вкус какого-то лекарства. С трудом повернув голову, я попросил воды.

Разговор сразу прекратился, а передо мной возникло добродушное лицо усатого врача лет сорока. Дав мне воды, он опередил мои расспросы. Представившись на английском доктором Томассоном, он объяснил, что меня подобрало спасательное судно "Aurora-4", где я, собственно, и нахожусь. Я оказался единственным, кого успели спасти с тонущего после шторма исследовательского корабля, вскоре ушедшего под воду. Сказав, что сообщит капитану о том, что я очнулся, он вышел из каюты.

Осматривая современные капельницы, кардиограф и прочее оборудование, я с радостью убедился, что нахожусь в своем времени. Я был рад, что у меня разбита голова, это давало объяснение пережитому кошмару. Значит, во время шторма я упал, ударился головой и потерял сознание. Я был счастлив, что всё это просто плод уставшего от работы воображения.

Окончательный сокрушительный удар мое сознание, и так находившееся на грани, получило, когда капитан спасательного судна "Аurora-4" сел на стул рядом с моей кроватью. Помню, тогда моих душевных сил хватило только на короткий вскрик и обрывки полузабытой молитвы, поскольку то, что открылось моему взору, разум просто отказывался принимать. В левой руке капитан держал блестящую черную трубку. Золотой зуб сверкнул, когда он, криво улыбнувшись, сиплым голосом сказал, что рад приветствовать меня на борту.